Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль

Луиджи Басси сложил обе руки на груди и поклонился как Цезарь перед сенатом. Он был всё-таки первым певцом, пленил своим голосом всю Прагу как Альмавива, более чем Фигаро, и ему не хотелось бы чувствовать себя затенённым этими двумя знаменитыми господами. Всё это так и светилось в глазах высокомерного красавца, который всё же звёздность свою поменял на покорный тон:

«Прекраснейший момент моей жизни, я счастлив, что могу пожать руки двум гениям, имена которых горят во всём музыкальном мире, как звёзды первой величины».

Маэстро Басси низко поклонился и пожал дружески протянутую Моцартом руку, затем повернулся к Да Понте, смотрящего на певца горделивым взглядом, – они были всё же земляками, итальянцы, оба известные в театральном свете, – и сказал:

«Слава о вашей поэзии уходит к звёздным высотам, сеньор аббат, я счастлив, что пожимаю руку того, кто каждое слово отшлифовывает как бриллиант, а вы, маэстро Моцарт, освещаете мир своей музыкой, как солнечными лучами, потому что вкладываете в неё свою душу».

Луиджи Басси, вполне довольный собой, оглядел всё общество, как бы ожидая аплодисментов, к чему привык на сцене, и был несколько разочарован: такая прекрасная ария не произвела должного впечатления. А Гвардасони дипломатически быстро начал снова плести шёлковые нити деликатного разговора, который был только что прерван:

«Такие певцы, как Луиджи Басси, Катерина Бондинёва, Катерина Мицелёва, Тереза Сапоритиова, Понциани – посланы Вам самим небом, в чём надеемся убедить вас послезавтра, когда с вашего позволения будем играть в вашу честь с ансамблем наших виртуозных певцов „Свадьбу Фигаро“ в Ностицовом театре. Почту за честь приветствовать вас обоих, аббат».

Столько раз уже предлагал Гвардасони свою пресловутую золотую табакерку, чем, конечно, замечательно украшал прозрачные разговоры, что Моцарту пришлось взять понюшку, чтобы не портить непрерывного потока куртуазной, театрально-ведённой беседы, сопровождаемой весёлой танцевальной музыкой и прерываемой изредка выкриками соседей-игроков и взрывами смеха кокетливых красоток. Гвардасони продолжал:

«Сеньор Да Понте, вы сегодня занимаете самое ведущее положение в европейской опере в качестве либреттиста. Метастазио уже устарел, Кальцабиджи слишком скучный. Вы своим „Фигаро“ всех обошли, держите первенство. Вы сумели выхватить из современной жизни персонажи, которые сразу покорили сердца публики, и я предчувствую, что мы можем ожидать от вас много удивительного».

Но тут Гвардасони внезапно бросился с распростёртыми объятиями навстречу к сладко-улыбающемуся господину в синем парчовом камзоле:

«Наконец-то! Мой дорогой, здесь маэстро Вольфганг Амадей Моцарт, а это наш директор Паскуале Бондини, душа итальянской оперы в Праге».

Бондини с истинной сердечностью потряс руки Моцарта и уверил его, что эта минута принадлежит к лучшим мгновениям его жизни. Затем к избранному обществу присоединился Феличе Понциани, бас, прославившийся на всю Прагу как Фигаро, и опять – приветствия, пожатия рук, взаимные поклоны, всё в танцевальном ритме. Вот директор Бондини вынимает из кармана с таинственным видом розовый листок, будто некий талисман, помахал им вокруг и сказал:

«Ещё одно доказательство того, как ваш „Фигаро“ покорил сердца публики. Сотни вот этих листков вместе с дождём из роз слетели с балкона к ногам моей супруги вместе с аплодисментами за её Сюзанку».

Моцарт с интересом взял листок из рук Бондини и стал читать его вслух:

«Бондинин глас

Утешит нас

И в тягостной печали,

И в горе, и в отчаянии.

Пробудит нас,

Погубит нас

Красой и ласковым звучанием».

Моцарт склонился к рукописному листку, зачитанному и изрядно затёртому, читал внимательно, будучи близоруким, а когда закончил чтение, поднял высоко голову и сказал:

«Браво, говорю я публике, которая, безусловно, права, когда воспевает стихами знаменитую певицу».

Директор Бондини порозовел от похвалы, тем более что в этот момент как раз подошла его жена Катерина Бондинёва с госпожой Мицелёвой. История с представлениями и благодарностями снова повторилась, бесчисленные поклоны, учтивые и чистосердечные улыбки, просвещённые разговоры про поднятого до небес «Фигаро», растанцованного во дворце Бретфельда и завладевшего в этот вечер совершенно и этим домом и этим обществом. Катерина Бондинёва вознаградила Моцартов поклон утончённо-скромной улыбкой:

«Что я такое, скромная Сюзанка, против музыкального гения, которого вдохновляют музы так, что пражские поэты готовы писать оды, вроде той, что вы, маэстро, читали – мы посылали её вам в Вену».

Моцарт:

«О, у меня нет слов, чтобы выразить свою признательность».

– 5 —

Бондини прошептал что-то на ухо Гвардасони, и тот с важностью папского легата произнёс:

«Маэстро, имеете ли вы определённую программу вашего пребывания в Праге?»

Моцарт завертел головой:

«Никакой. Я прибыл, прежде всего, послушать «Фигаро» и познакомиться в целом с музыкальной жизнью Праги. Так что я полностью к вашим услугам, и надеюсь, что мы вместе помузицируем, это само собой разумеется. Для меня будет большой честью пообщаться с такими прославленными мастерами.

Я надеюсь узнать новые музыкальные шедевры Праги, о них столько наслышан, сюда мечтают приехать многие великие мастера. Слышал, здесь такая строгая критика, кто через неё прошёл, тот, можно считать, выдержал экзамен под огнём».

Гвардасони к концу Моцартовой речи откашлялся и тихонько проверил свой бархатный голос звуками «пим-пим-йо», затем заговорил, как запел:

«Маэстро! Имею честь пригласить вас в театр графа Ностица на Каролинской площади, где мы будем играть „Фигаро“ в вашу честь. Эта честь относится, разумеется, и к вашему соратнику аббату Да Понте, которого мы будем рады принимать вместе с вами в нашем театре. Мы сделаем всё, чтобы такие дорогие гости были довольны».

Гвардасони закончил, а Бондини продолжал:

«Пожалуйста, маэстро, не забудьте в вашем расписании про нас. Может быть, мы могли бы в нашем театре изменить порядок музыкальных вечеров, так, чтобы в репертуаре были ваши новые произведения, и может быть, мы могли бы надеяться, что вы милостиво согласитесь для нашей публики, которая вас так любит, в чём вы сами убедились за сегодняшний день, сыграть концерт на клавире».

Все смотрят на Моцарта. Он побледнел, голос его дрожит:

«Я не могу дождаться этого девятнадцатого января. Буду очень рад представить вам свои произведения. Я привёз новую симфонию, которую написал в честь Праги. Это будет премьера, и если позволите, господа,» – Моцарт посмотрел на капельников Стробаха и Кухаржа, – «я сам бы хотел эту симфонию продирижировать. Конечно, я сыграю также и на клавире».

Все присутствующие заговорили воодушевлённо, как говорится, в один голос:

«Браво, маэстро, это будет необыкновенно, прекрасно», – и немедленно разлетелось по всему дворцу, и через минуту все в доме знали, что Моцарт через несколько дней будет дирижировать свою новую симфонию, а также сыграет для Пражан на клавире.

Да Понте несколько нахмурился, так как внимание от него совсем ушло к Моцарту, который сейчас был всеобщим любимцем. Чаши с красным и белым вином звенели, напитки шипели и пенились, глаза сверкали в честь автора «Фигаро».

Было далеко за полночь, когда Моцарт распрощался с бароном Бретфельдом и со всеми прочими гостями. Имена их в большинстве он забыл, но их лица сохранил в душе под общим именем «Пражане». Сели в сани, рядом граф Пахта, напротив Канал и Кухарж. Кучер зацокал, и кони проворно выскочили из тёмного проезда, слабо освещённого тлеющим пламенем большого чугунного фонаря.

Вылетели на Остругову улицу, где не было ни души. Дома спали в белом одеянии. Даже весёлый звон колокольчика их не пробудил. Моцарт наслаждался этой сказочной красотой и чувствовал себя как в детстве, когда он, въезжая в чужестранный город, был полон ожидания и очарования его красотой. Граф Пахта дотронулся до Моцартова колена:

«Маэстро, не хотели бы вы также посетить и мой дом, я бы мог познакомить вас с моей капеллой. Вы сегодня видели, как Пражане любят танцевать под вашу музыку. Можете себе представить, как бы им танцевалось, если бы вы для моей капеллы написали новые танцы?»

Моцарт оживился и радостно воскликнул:

«Непременно напишу, и быстро! Посмотрю на вашу капеллу, обдумаю кое-что и сразу для вас это сделаю, пан граф, считайте, что уже всё готово».

Последний поворот на Тунову улицу, и кучер остановил разгорячённых коней. Вот и дворец Туна «У железных дверей». Здесь Моцарт попрощался с друзьями.

Старший привратник проводил его к парадной лестнице, где уже поджидал слуга, флейтист Мартин. Поднялись наверх. При входе в комнату Моцарта охватило тёплое дыхание пылающего камина, который не давал остыть ужину в серебряной кастрюльке, на столе ожидающему господина.